Пожалуй, ничто так ярко и красноречиво не показывает хаос, анархию и разруху в России того времени как ситуация с транспортом.
При огромных расстояниях в стране и необходимости часто переезжать, создание железных дорог было огромным благом для россиян. На тот момент это был единственный скоростной транспорт, доступный нашим соотечественникам, ведь ни транспортных самолетов, ни шоссейных дорог для автомобилей не было, да и самих автомобилей было очень немного.
Революция и Гражданская война привела к катастрофическому положению на транспорте. С одной стороны, у огромных масс людей была острая нужда в нем (миллионы демобилизованных солдат, беженцы, голодающие «мешочники»). С другой стороны, транспорт, и без того перегруженный ещё при царе, оставшись без замены и ремонта составов и вагонов, практически без топлива, не справлялся с таким потоком пассажиров.
Это превращало путешествие по железным дорогам в самое настоящее опасное и далеко не приятное приключение, достойное пера мастера остросюжетной прозы.
«Это дикие звери, не люди»
Неудобства начинались с самого начала пути. Поезд приходилось ждать по нескольку суток и даже неделю на переполненном народом вокзале в невероятно антисанитарных условиях. Но даже когда он подходил, надо было в него попасть а попасть было весьма непросто.
Составов не хватало, ходили поезда нерегулярно и на вокзалах скапливалось огромное количество людей, в том числе тех, кто не попали на предыдущие поезда. Поэтому можно себе представить, что творилось на перронах, когда подходил очередной поезд. Вагоны брали штурмом, не стесняясь залезать в них даже через окна. Это событие далеко не всегда выглядело со стороны комичным – некоторым такие «штурмы» стоили увечья или даже жизни.
«Приблизительно через 20 минут пришел поезд, состоявший из вагонов II и III классов. Не успел поезд остановиться, как народ, заполнявший всю платформу, кинулся к вагонам, толкая один другого изо всех сил.
Платформа была скользкой от намерзшего на ней снега, многие падали, другие по ним лезли к вагонам, упавшие хватали их за ноги — происходила жестокая свалка. Несколько человек были сброшены между вагонами, отделавшись, к счастью, лишь ушибами и ссадинами, и только один пострадал более серьезно, потеряв два пальца на руке, которые отрезало колесом. Происходило, в общем, нечто ужасно безобразное. Видя это, я заключил, что мне при таких условиях не попасть никогда вагон, а следовательно, и не уехать по железной дороге из Тамбова без посторонней помощи» (А. Окнинский).
Намного больше шансов одержать победу в этом сражении было у сплоченных и многочисленных групп, как правило, военных. Таким как Н. Реден и его друзья гардемарины, отправлявшиеся на прохождение летней практики на Черноморском флоте в 1917 г. Двенадцати молодым и физически сильным юношам это вполне было по плечу. Число и организованность делало их силой, с которой приходилось считаться: «Единственное, что сделало это передвижение возможным, – это то, что нас было двенадцать человек, одетых в одинаковую форму, согласно мыслящих и действующих», вспоминал Николай Реден.
Он же оставил «классическое» описание штурма вагона, произведенное по всем канонам военного искусства – атака «клином».
«Наш крымский экспресс опоздал на четыре часа, и, когда прибыл на вокзал, на платформе скопились толпы пассажиров, которых было гораздо больше, чем мог вместить любой поезд. Но к этому мы были готовы: три курсанта остались на платформе, охраняя багаж, в то время как девять других образовали передвижной клин. Еще до того, как незанятые вагоны поезда остановились, мы предприняли мощный рывок, работая без всякого смущения кулаками и локтями. Оттеснив в сторону вооруженных солдат у подножки и отбросив кричащие толпы, мы ворвались внутрь вагона, заняли ближайшее купе, втащили через окно свои сумки и оставшихся курсантов, приготовились дать отпор любым посягательствам на наше купе извне.
Нашей решимости не допускать в купе чужаков сопутствовала необходимость выдерживать постоянную осаду. Купе рассчитано на шесть человек, и, хотя нас было вдвое больше, остальной вагон был переполнен настолько, что каждый новый пассажир бросал алчные взгляды в нашем направлении. Люди ругались, просили, даже предлагали взятки, но мы не реагировали ни на угрозы, ни на какие-либо предложения. Кто-то попытался пробиться внутрь нашего купе, и в течение полутора часов нам пришлось биться, лягаться и толкаться. Одному солдату, которого подпирали в спину приятели, удалось ворваться через дверь внутрь купе. Однако мы его схватили, скрутили по рукам и ногам и выбросили через окно. Напряжение спало, когда паровоз после нескольких неудачных попыток наконец тронулся».
Понятно, что далеко не всякий человек мог себе позволить так работать кулаками, как эти бравые питерские гардемарины. Так, княгиня Кантакузина с мужем, получив личное распоряжение начальника станции в Киеве в ноябре 1917 г. не смогли попасть в вагон.
«Мы видели, как прибывали поезда и их обитатели, усталые, утомленные люди, выходили из вагонов не только через двери, но и через окна, в то время как на платформах вздымались огромные волны ожидающих своей очереди. Не успевали выйти одни пассажиры, как вагоны атаковали и брали штурмом другие с криками, воплями, причитаниями, проклятиями и ударами, от которых разбивались стекла и трещало и ломалось дерево. Купе и коридоры тотчас же заполнялись до предела. Крыши, площадки, ступени облепляли, словно мухи, одетые в форму защитного цвета солдаты. Михаил решил, что мы не сможем сражаться за места в таких условиях, и попросил Бирона [начальника станции – прим. мое] позволения отправиться в сортировочный парк, сесть там в вагон и дождаться отправления поезда. Бирон согласился и отправил посыльного узнать о наличии мест, поскольку заказать места заранее было теперь невозможно, кто первый пришел, тот и занял. Посыльный вернулся и сообщил, что вагоны уже заняты сотнями людей, которым пришла в голову такая же идея, как и нам, и они осуществили ее без разрешения Бирона. Там не только не было мест, просто яблоку негде было упасть. Так что нам пришлось отказаться от мысли уехать в тот день, и мы вернулись ночевать домой, чрезвычайно удивив оставшихся в доме слуг…
На следующее утро после ванны и завтрака настроение у нас всех, за исключением Кантакузина, немного улучшилось. Он еще ни разу не путешествовал со времени начала революции, и вчерашние наблюдения привели его в ужас. Я же смирилась и покорно ожидала своей участи, поскольку уже один или два раза ездила в сходных условиях».
Другим приходилось выкручиваться. Способов было несколько.
Первый – заплатить «нужным» людям. Так поступил А. Окнинский в ноябре 1918 г., заплатив 300 рублями «царскими». Впрочем, и это не могло избавить от всех рисков такой посадки:
«Появления вновь носильщиков и подачи поезда нам пришлось ждать около трех часов. Наш носильщик еще до остановки подаваемого задом поезда повел меня, жену и двух младших дочерей на второй путь, а его товарищ остался с моей старшей дочерью на платформе при вещах. Как только вагоны остановились, мы поднялись по ступенькам последнего вагона при помощи носильщика прямо с полотна дороги в этот вагон, в дверях которого стояли два охранника с ружьями со штыками.
Вагон был III класса, летний, старого образца, с выбитыми стеклами, грязный. Мы поспешили занять места по обеим сторонам окна, а наш носильщик стал принимать через окно наши пакеты, подаваемые ему снизу его товарищем, в то время как старшая дочь следила за тем, чтобы кто-нибудь не унес еще лежащие на платформе наши вещи.
Когда все вещи уже были поданы в вагон, подававший их с платформы носильщик поднял мою дочь, насколько мог, выше к окну, а наш носильщик взял ее за руки, чтобы втянуть через окно в вагон, но в это самое время кто-то из публики схватил мою дочь за ногу и с криком: «Не давать буржуям садиться в вагоны!» — стал тащить ее за ногу вниз.
Чтобы освободить ногу моей дочери из рук ненавистника буржуев, носильщику пришлось вступить с ним в бой. Поэтому, несмотря на значительные усилия двух сильных человек, привыкших к поднятию тяжестей, моей дочери не сразу удалось попасть в вагон, ей пришлось раза три опускаться на землю.
Наконец она в вагоне. Я расплачиваюсь с носильщиком и осматриваюсь».
Второй – занять места в вагоне на предыдущей (или последующей) к крупному городу станции. Так поступил по совету одного станционного работника тогда 14-летний курсант Б. Павлов со своей малолетней сестрой, тщетно прождав трое суток на городском вокзале в Орле летом 1919 г.
«В молодости все в конце концов улаживается и из самых безнадежных положений находится выход. Так было и с нами. Кто-то из железнодорожников, к которому мы обратились за помощью, посоветовал нам пройти пешком несколько станций от Орла и что там якобы будет легче сесть на поезд.
Надежды попасть на поезд в Орле было немного и мы с сестрой, благо, вещей у нас было мало и стояла хорошая весенняя погода, зашагали по шпалам…
За день мы прошли не спеша верст пятнадцать, а может и больше. Придя на небольшую станцию, мы решили на ней переночевать. Оказалось, что на этой станции останавливаются и пассажирские поезда. Ночью нам удалось втиснуться в неожиданно пришедший поезд. Добрым словом помянули железнодорожника, посоветовавшего нам пойти пешком».
Третий способ – сесть в проходящий воинский эшелон (что, впрочем, не исключало риска для жизни). Секрет этого способа был в том, чтобы сесть не в вагон с солдатами (где могло произойти всякое – смотря какие солдаты попадутся), а в кондукторский вагон сразу за паровозом. Там жизни ничего не угрожало. Также, если сможешь договориться, можно было попасть в поезд с советскими учреждениями. Правда, на такой вагон можно сесть только с официальной бумагой, без неё выгоняли даже железнодорожников, которые имели право проезда на всех поездах, кроме военных. Или заручившись покровительством самих солдат.
Впрочем, бывало и так, что солдаты и сами были рады помочь несчастным страдальцам-пассажирам:
«Поезд остановился. Я подскочил к ближайшей теплушке. Из приоткрытой двери насмешливо глядело несколько солдатских лиц. Пробовал шире открыть дверь. Не поддается. Ухмыляются, держат и не пускают. Нацелился в щель пролезть, но ближайший солдат так толкнул сапогом меня в грудь, что я упал, перевернулся и под хохот охранявших «фронтовиков» поскорее вскочил и побежал к следующей теплушке. Потянул изо всех сил за скобу — не открывается. Я еще дернул. Чуть подалась — и назад. Из следующей теплушки выглядывал пожилой солдат в телогрейке и улыбался:
— Держут. Ждут девок. Тех пустят. А опосля выкинут
— А к вам можно? — неуверенно спросил я.
— Да одного пустить можем. Давай, что ли, руку! — приоткрыл он дверь.
Одним броском я оказался в вагоне. Дверь за мной закрылась. В вагоне было полутемно. Посредине топилась печка. В концах вагона торчали по две тонких свечи, вероятно, церковные. Вокруг печки сидели в ватниках фронтовики, курили и молчали. Когда я приостановился у двери, один из сидевших обернулся и зло крикнул:
— Парфен, чего пустил? Отсунь дверку и выкинь его! — и крепкая ругань.
Парфен спокойно ответил:
— Ему тоже ехать надо. Тебя не потеснит. Мы его наверх возьмем. Со Степаном лягит.
Остальные сидели, продолжали курить и не оглядывались.
Парфен окликнул Степана. Тот привстал, протянул руку, и я был наверху. Степан отодвинул к самой стене два добротных чемодана. На досках оказалось место.
Как всегда, из мешка я устроил изголовье, лег, укрылся шинелью. Закрыл глаза и только теперь услышал крики, тарахтенье дверей, ругань, проклятия, которые неслись из всех теплушек. Степан слушал, слушал этот шум и не выдержал:
— А дитёв, друзья, жалко. Может, пустим кого?
В ответ от печки посыпалась ругань. Степан замолчал.
У нашего вагона плакал ребенок. В дверь стучала женщина и умоляла Христом Богом пустить ее с детьми. Мой сосед опять подал голос. Парфен его поддержал и загрохотал дверью. Легко подхватил мальчонку лет пяти, укутанного так и этак. Затем подали парнишку постарше, за ним — ком в одеяле.
— Теперя мать подсаживай! — скомандовал Парфен вниз и рывком вкинул в вагон заиндевевшую женщину.
— Вещички кидай! — принял он несколько кульков и сундучок.
— Сам скачи скорее! — подхватил он под руку беспомощно барахтавшегося в тулупе мужа.
И сразу взялся за дверь, не пуская влезть таких же, как и он, бывших солдат. А они лезли напропалую. Парфена свалили. На помощь кинулись сидевшие у печки. Всех выкинули. Дверь закрыли.
Видно, люди все же как-то размещались по теплушкам: криков и шума становилось меньше» (В. Клементьев)
Наконец, если совсем нереально было попасть в поезд, а ехать нужно срочно и по очень важному делу, можно было прокатиться прямо на крышах и ступеньках вагонов и буферах. Это крайне рискованный, опасный для жизни способ сродни экстремальному виду спорта, подходящий только для крепких мужчин.
Следует оговориться, что, конечно, не все 100% посадок на поезда имели форму «штурма». Все зависело от станции. На конечной станции, например, если вы едете из Петрограда, вполне можно было на поезд сесть без особых проблем. На небольшом полустанке тоже можно было сесть без штурма. Полупустыми ходили поезда в прифронтовую зону или контролировавшиеся «зелеными» районы. Но на узловых станциях и в более или менее крупных «проходных» городах ситуация была одинаковой вплоть до конца Гражданской войны. Исключение, правда, и здесь было – иногда поезд подходил столь внезапно, что отходил от перрона полупустым. Но это было большое везение.
Кроме того, к чести советской власти, по крайней мере в крупных городах, таких как Москва, несколько вагонов резервировалось для женщин с детьми и их охраняли солдаты, не подпуская чужаков. Для разгрузки пассажирских составов для толп возвращавшихся из плена солдат организовывали отдельные составы.
На территории, контролируемой белыми правительствами, «штурмы» поездов были тоже, но в период военных катастроф, когда толпы беженцев устремлялись вслед за разбитыми армиями, а большинство поездов были зарезервированы под нужды военной эвакуации.
(Пока оценок нет)
Загрузка...